Иероним Босх
Иероним Босх — замечательно
своеобразный художник. Чисто нидерландские пристальность и
наблюдательность сочетаются у него с необычайно продуктивной фантазией
и весьма мрачным юмором. Один из его любимых сюжетов — «Искушение
святого Антония», где отшельника осаждают дьяволы. Босх населял свои
картины легионами маленьких ползающих, страховидных тварей, у которых
самым невероятным образом сращены части пресмыкающихся, ракообразных,
чешуйчатых, панцирных, жаберных и невесть каких существ с добавлением
еще растительных и неорганических элементов: обломки кувшинов, щиты,
шлемы, иглы. Совсем жутко становится, когда у этих монстров замечаешь и
человеческие части тела. Вся эта кунсткамера бесов, диковинных «пузырей
земли» значительно отличается от средневековых химер: те были величавее
и далеко не так зловещи. Апофеоз босховской демонологии — его
«Музыкальный ад», похожий на сад пыток: обнаженные люди, перемешавшись
с лезущими на них со всех сторон чудовищами, корчатся в мучительной
похоти, их распинают на струнах каких-то гигантских музыкальных
инструментов, стискивают и перепиливают в загадочных приборах, суют в
ямы, глотают. Можно подумать, что Босх просто обладал болезненным
воображением и был, так сказать, декадентом XV века. Однако это не
совсем справедливо. Странные фантасмагории Босха рождены
философическими потугами разума. Он стоял на пороге XVI века, а это
была эпоха, заставляющая мучительно размышлять. Босха, по-видимому,
одолевали раздумья о живучести и вездесущности мирового зла, которое,
как пиявка, присасывается ко всему живому, о вечном круговороте жизни и
смерти, о непонятной расточительности природы, которая повсюду сеет
личинки и зародыши жизни — и на земле, и под землей, и в гнилом стоячем
болоте. Босх наблюдал природу, может быть, острее и зорче других, но не
находил в ней ни гармонии, ни совершенства. Почему и зачем мир кишит
столькими странными созданиями? Почему человек, венец природы, так же,
как они, обречен смерти и тлену, почему он слаб и жалок, почему он
мучает других, мучает себя и непрерывно подвергается мучениям?
Уже
одно то, что Босх задается такими вопросами, говорит о разбуженной
пытливости — явлении, сопутствующем гуманизму. Гуманизм ведь не
означает только славословия всему человеческому. Он означает и
стремление проникнуть в суть вещей, разгадать загадки мироздания. У
Босха это стремление окрашивалось в мрачные тона, но само по себе оно
все же было симптомом той самой умственной жажды, которая побуждала
Леонардо да Винчи исследовать всё и вся — прекрасное и безобразное.
Могучий, светлый интеллект Леонардо воспринимал мир целостно, ощущал в
нем единство. В сознании Босха мир отражался раздробленно, разбитым на
тысячи осколков, которые вступают в непостижимые и прихотливые
соединения. Но когда Босх пишет «Рай», он старается нащупать какую-то
общую, примиряющую противоречия концепцию бытия. Он дает доступ в
райские сады своим уродливым тварям, которые и здесь ползут, лезут на
берег из яйцевидного темного пруда, очевидно, символизирующего вечно
рождающее лоно праматери-природы. Но в раю они выглядят безобидными,
больше забавными, чем страшными, и резвятся на лугах, озаренных розовым
светом, рядом с красивыми белыми птицами и животными. А в другой части
райской панорамы густые стаи темных птиц вихрем вырываются из пещеры в
скале, напоминающей жерло огромной печи, неустанно выпекающей все новые
жизни, взмывают вверх, потом возвращаются, снова погружаясь в темноту и
опять вылетая на свет. Странная, фантастическая, как сновидение,
картина «круговращения вещества». Беспокойный дух взыскующей мысли
проникал в искусство. Почему он мог принять такое мрачное и гротескное
направление, как у Босха? — чтобы это понять, надо вспомнить, что,
во-первых, культура Нидерландов была плотью от плоти средних веков, а
во-вторых, для Нидерландов в конце XV и начале XVI века наступали
тяжелые, грозные времена. Маленькая, но богатая страна, ранее входившая
в состав самостоятельного герцогства Бургундского, теперь перешла во
владение хищных Габсбургов. Чем больше процветал Антверпен —
международный порт, «цветок моря», тем бесцеремоннее грабили его
испанские монархи, черпая здесь львиную долю своих мировых доходов. В
Нидерландах распоряжалась, как дома, свирепая испанская инквизиция;
позже, при Филиппе II, был установлен террористический режим герцога
Альбы. Повсюду воздвигались виселицы, пылали целые селения, кровавые
пиршества довершала эпидемия чумы. Отчаявшиеся люди хватались за
призраки — появлялись мистические учения, изуверские секты, занятия
колдовством, за которые церковь преследовала и казнила еще больше. На
протяжении целого столетия в Нидерландах накипало возмущение,
вылившееся затем в революцию. Это была эпоха, памятно описанная де
Костерем в «Легенде о Тиле Уленшпигеле». Босх был гораздо «ближе к
жизни», чем это может показаться. Этого нельзя сказать о романизирующих
течениях, то есть находившихся под влиянием итальянского чинквеченто,—
они стали распространяться в Нидерландах в XVI веке. Их несамобытность
очень заметна. Иной раз буквально заимствовали композиции Леонардо или
переносили в живопись его рисунки. Изображение «классической наготы»,
прекрасное у итальянцев, нидерландцам решительно не давалось и
выглядело даже несколько комически, как «Нептун и Амфитрита» Яна
Госсарта, с их пышными раздутыми телесами. Был у нидерландцев и свой
провинциальный «маньеризм». Самое же интересное, что они сделали в XVI
веке,— это разработка жанров станковой картины, бытового и пейзажного.
Развитию их способствовало то, что в Нидерландах, как и в Германии,
самые широкие круги, ненавидя папскую курию и католическое духовенство,
все больше отвращались от католицизма и требовали церковных реформ. А
реформы Лютера и Кальвина включали элемент иконоборчества; интерьеры
протестантских церквей должны были быть совершенно простыми, голыми —
ничего похожего на богатое и эффектное убранство католических храмов.
Значит, монументальные росписи, статуи, живопись алтарей уже не
находили прежнего применения, да и вообще религиозное искусство сильно
сокращалось в объеме, раз оно переставало быть культовым. Близилось
царство станковой светской живописи — не удивительно, что раньше всего
в странах, провозгласивших Реформацию стали появляться уже чисто
жанровые картины с изображениями торговцев в лавках, менял в конторах,
крестьян на рынке, женщин в будуарах, игроков в карты и кости.
Композиции преимущественно «полуфигурные», что ясно указывает на их
прямую связь с жанром портрета. Бытовой жанр вырос, «отпочковался» из
портретного, а пейзажный — из тех ландшафтных фонов, которые
нидерландцы всегда писали с такой любовью. Эти фоны разрастались,
подчиняли себе фигуры, превращавшиеся иногда в стаффаж, отсюда
оставался только шаг до чистого пейзажа. Антверпенский мастер Патинир
считается основоположником пейзажного жанра в Европе. Как видим, все
это были важные сдвиги в художественной культуре. Но начинали их
мастера, сами по себе не очень значительные, и в целом картина
художественной жизни Нидерландов в XVI веке была менее яркой, хотя и
более разнообразной, чем в XV веке. Однако все искупает и все в себе
концентрирует колоссальный талант Питера Брейгеля, прозванного Мужицким.
Он в высшей степени обладал тем, что называют национальным
своеобразием: все замечательные особенности его искусства взращены на
почве самобытных нидерландских традиций, причем больше всего он обязан
Босху.
Картины Иеронима Босха
|
